Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Такая горячность с его стороны, признаться, весьма удивила Освальда, и он торопливо, пока Дентист не успел остыть, поставил вопрос на голосование. Г. О., Ноэль и Элис проголосовали «за», а Дора с Дейзи составили в итоге, если так можно выразиться, «безнадёжное меньшинство».
Мы скрасили им горечь поражения, позволив зачитать вслух избранные места из «Книги золотых деяний».
И пока они зачитывали отрывки, Ноэль, зарывшись в солому, чтобы никто не видел, какие он корчит рифмородительные рожи, посвятил себя сочинительству. Едва общество большинством голосов было распущено навсегда, он сел, вдохновенный, с соломой в волосах, и прочитал:
ЭПИТАФИЯ
Добротворцы, увы, скончались,
Но дела их навеки остались.
Они записаны на Страницах Славы,
Пусть служат примером большим и малым.
Общество наше дало нам понять,
Как самим по себе хорошими стать.
Каждый из нас теперь это усвоил,
А написал стихи автор Ноэль.
Нам всем, разумеется, стало ясно, что «автор Ноэль» он приписал исключительно для рифмовки со словом «усвоил», однако главное в стихах отразилось, о чём мы ему и сказали, и наш нежный поэт остался вполне доволен.
Совет завершился. Освальд чувствовал себя так, словно с его широкой груди сняли тяжёлый груз, но, как ни странно, в тот же самый миг нашего героя охватило неодолимое желание быть хорошим, какого он не испытывал никогда прежде.
И, спускаясь с чердака по лестнице, он сказал:
– Всё-таки до возвращения в город нам совершенно необходимо совершить ещё одно золотое деяние. Мы должны найти дяде Альберту его давно потерянную бабушку.
И Элис, чьё сердце почти всегда бьётся в унисон с сердцем брата, добавила:
– Как раз то же самое мы с Ноэлем обсуждали сегодня утром. Ой, Освальд, не пыли мне в глаза!
И вот интересно, как я мог не пылить, если она спускалась прямо передо мной?
Глубокомысленный отклик младшей сестры Освальда вылился в новую сходку, только уже не на чердаке с соломой. Мы решили перенести свои совещания в какое-нибудь иное место. Маслобойня, предложенная Г. О., и подвал, пришедший на ум Ноэлю, были с ходу отвергнуты, и общий выбор остановился на потайной лестнице.
Там-то мы и собрались для выработки плана дальнейших действий. И это был совет не для видимости, а для настоящего дела, когда решение принято не скрепя сердце, а от всей души и вам не терпится поскорее его осуществить. Вот почему он вышел таким интересным.
И когда совет подошёл к концу, Освальд, радуясь невозвратной кончине добротворцев и под наплывом тёплых чувств, наградил дружеским тычком Денни и Ноэля, сидевших ступенькой ниже:
– Спускайтесь! Пора пить чай.
Любой, в чьей душе есть хоть капля справедливости и кто понимает, когда человека можно винить, а когда – нет, вряд ли отважится укорить Освальда за то, что эта пара увальней кубарем покатилась вниз и обрушилась на дверь у подножия лестницы, заставив её распахнуться настежь в самый неудачный момент.
И уж тем более Освальда никоим образом нельзя попрекать случившимся с миссис Петтигрю, которая имела неосторожность оказаться по другую сторону злополучной двери. Катящиеся кубарем тела Ноэля и Денни сшибли с ног нашу уважаемую экономку, которая, к несчастью, в руках держала чайный поднос.
Оба увальня были окачены чаем и осыпаны тем, что к нему прилагалось. Пара чашек разбилась. Сбитая с ног миссис Петтигрю, слава богу, ничего себе не сломала.
Ноэля и Денни собирались отправить в кровать, однако Освальд взял вину на себя. Не потому, что действительно её чувствовал, а лишь из готовности принести себя в жертву, чтобы остальные смогли приступить к золотому деянию.
Увы, рассчитывать на ответное великодушие не приходилось. Два истинных виновника происшествия промолчали, потирая шишки на своих всё ещё кружившихся головах. Так что в кровать отправился Освальд, тяжело переживавший подобную несправедливость.
В кровати Освальд сперва читал «Последнего из могикан», потом принялся размышлять, а когда Освальд предаётся глубоким размышлениям, он всегда что-нибудь да придумывает. И ведь действительно придумал, а главное, это придуманное оказалось гораздо лучше плана, который мы разработали на потайной лестнице.
Изначально решено было через газету «Кентский меркурий» призвать давно потерянную бабушку дяди Альберта как можно скорей явиться в Моут-хаус, где она услышит кое-что для себя очень выгодное.
Освальд, однако, счёл за лучшее всей компанией отправиться в Хейзелбридж и расспросить мистера Б. Манна, бакалейщика. Того самого, что отвёз нас домой в повозке, влекомой флегматичной лошадью, которую приходилось подбадривать рукоятью хлыста.
Почтенный бакалейщик должен был знать эту леди в шляпе с красными цветами, управлявшую красноколесной двуколкой. Она наверняка заплатила ему в тот памятный вечер кентерберийского паломничества, поскольку бакалейщиков трудно заподозрить в безмерной щедрости, побуждающей их безвозмездно перевозить по сельской местности незнакомцев, к тому же не одного, а сразу нескольких.
И вот вам доказательство, что иногда даже несправедливая ссылка в кровать безвинно осуждённых приносит благие плоды. Весьма ободряющее для них обстоятельство. Ведь прояви братья и сёстры Освальда благородство, какого он вправе был ожидать от них, получи он вполне заслуженную родственную поддержку, ему не пришлось бы отдаться одиноким размышлениям и грандиозный план поисков давно потерянной бабушки никогда не родился бы.
Остальные, конечно же, не выдержав мук совести, явились к месту заточения Освальда и, усевшись к нему на кровать, принялись говорить, как им стыдно. С благородным достоинством отмахнувшись от их извинений и не тратя попусту время, он намекнул, что родил идею, намного превосходящую первоначальный их замысел, однако суть её не открыл. И вовсе не от обиды, а для того, чтобы им было о чём подумать до следующего утра, кроме отказа в родственной и дружеской поддержке после истории с потайной лестницей, некстати распахнувшейся дверью и чайным подносом.
На следующее утро Освальд любезно им всё объяснил и поинтересовался, кто из них готов в качестве волонтёра предпринять форсированный марш-бросок в Хейзелбридж. Произнесённое вслух, слово «волонтёр», будто иглой, укололо ему сердце. Но полагаю, он в силах выдержать уколы и побольнее, а потому, спрятав страдание под покровом генеральской суровости, продолжил:
– Только имейте в виду: я не потерплю среди участников экспедиции самоуправцев, засунувших в ботинки что-нибудь, кроме собственных ног.
Увы, Освальда не всегда понимают правильно. Никто не оценил предельной деликатности и вежливости, с которыми он выразил своё